Давай мне тоже приготовишь
Марина Дмитриевна, его мать.
Галя, его невеста.
Ольга Николаевна, ее мать.
Ипполит, ее жених.
Павел Судаков, Александр, Михаил — друзья Евгения Лукашина.
Валентина, Татьяна — подруги Надежды Шевелевой.
На просцениум выходит В е д у щ и й.
В е д у щ и й (иронически). Трудно понять, почему люди радуются приходу Нового года вместо того, чтобы плакать. Если вдуматься, новогодний праздник — печальное событие в нашей скоротечной жизни. Ведь все мы еще на один шаг приближаемся к роковой черте. А сама процедура встречи Нового года ускоряет процесс приближения. Вместо того чтобы спать, сохраняя здоровье, люди, беснуясь, нарушают режим: не в меру едят, пьют и ухаживают. В новогоднюю ночь останавливается прогресс. Люди предпочитают заниматься другим, более приятным делом. Но представители некоторых профессий и в новогоднюю ночь не предают интересов общества. Это летчики, шоферы, официанты, гардеробщики, музыканты, врачи «скорой помощи» и повара. Их руки заняты не праздными рюмками, а трудовыми штурвалами, подносами, шубами, аккордеонами, градусниками и половниками. В новогоднюю ночь работает также и телевидение. Но оно прогресса не двигает… Наступление Нового года окутано таинственностью и ожиданием счастья. Именно под Новый год случаются невероятные события, которые не могут произойти в обычную ночь.
Итак, время действия — 31 декабря. Место действия — квартира Евгения Лукашина, Москва, 3-я улица Строителей, дом 25, квартира 3.
Двухкомнатная квартира в новом доме. Желательно, чтобы художник, которому доведется оформлять спектакль, не проявлял яркой творческой фантазии, а воссоздал на сцене типовую двухкомнатную квартиру: комната побольше с балконом, комната поменьше без балкона, небольшой узкий коридор.
В коридор входит М а р и н а Д м и т р и е в н а. Ей лет шестьдесят. Выглядит достаточно молодо.
М а р и н а Д м и т р и е в н а (открывает дверь). Тс…
В дверях стоит П а в е л С у д а к о в — друг Лукашина.
П а в е л (жизнерадостно). С наступающим, Марина Дмитриевна. Женя дома?
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Тише! Что ты кричишь?
П а в е л (понижая голос до шепота). А что случилось?
Л у к а ш и н (из комнаты). Мама, кто там пришел?
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Это Анна Васильевна пришла за луком…
П а в е л. Что у вас происходит?
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Павлик, зайди, пожалуйста, завтра!
П а в е л. Завтра не смогу. Вечером улетаю в Ленинград…
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Счастливого пути… (Закрывает дверь перед самым носом Павла.)
Тотчас вновь раздается звонок.
(Сначала накидывает цепочку, потом приоткрывает дверь.) Что ты хулиганишь?
Л у к а ш и н (из комнаты). Мама, кто там опять?
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Телеграмма от тети Веры.
П а в е л (звонил, конечно, он). А вы, Марина Дмитриевна, с детства учили нас говорить только правду!
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Бывают обстоятельства, когда неплохо соврать…
П а в е л (в руках портфель, из которого торчит березовый веник). Но Саша и Миша ждут нас в бане! А прямо из бани я поеду на аэродром…
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Сегодня повеселитесь без Жени! Кстати, зачем ты едешь в Ленинград?
П а в е л. Ира застряла там в командировке… Требует, чтобы я прилетел встречать с ней Новый год… (Переходит на шепот.) Марина Дмитриевна, я никому не расскажу… что происходит?
М а р и н а Д м и т р и е в н а. Пока это тайна… Ты узнаешь… в свое время…
П а в е л. У Жени от меня нет тайн!
М а р и н а Д м и т р и е в н а (мягко). Иди в баню! (Закрывает дверь. Возвращается к себе в комнату, прислушивается.)
Перегородки в квартире современные, и поэтому из соседней комнаты доносится каждое слово. В большой комнате Е в г е н и й Л у к а ш и н, лет тридцати пяти, симпатичный и не более того, и Г а л я — двадцати трех лет, прелесть какая хорошенькая.
Г а л я (с хитрецой). Женя, у меня к тебе предложение, совершенно неожиданное…
Л у к а ш и н. Галя, не пугай меня!
Г а л я. Давай вместе встречать Новый год!
Л у к а ш и н (недоуменно). Но мы и так встречаем вместе!
Г а л я. Ты меня не понял. Давай встречать совсем вместе и не пойдем к Кореневым!
Л у к а ш и н. Но мы же договорились. Подводить некрасиво. Ты уже сделала салат из крабов. Кстати, где ты достала крабы?
Г а л я. Давали у нас в буфете.
Л у к а ш и н. Я так люблю крабы!
Г а л я. Тогда тем более съедим их сами.
Л у к а ш и н. А где мы их будем есть?
Г а л я. Какой ты непонятливый. Мы никуда не пойдем. Мы будем встречать здесь, у тебя!
Л у к а ш и н. А кого еще позовем?
Г а л я. В том-то и весь фокус, что никого.
Л у к а ш и н. А мама? Она будет встречать с нами.
Г а л я (терпеливо). Мама уйдет. Она все приготовит, накроет стол; конечно, я ей помогу, а потом мама уйдет к приятельнице. У тебя вот такая мама! (Показывает большой палец.)
Л у к а ш и н. Ты умница. Почему это предложение не пришло в голову мне?
Г а л я. Кто-то из двоих должен быть сообразительным!
Л у к а ш и н. Ты знаешь… мне эта идея определенно нравится! Я выпью, расхрабрюсь, обстановка будет располагать, и я скажу тебе то, что давно собираюсь сказать!
Г а л я. А что именно?
Л у к а ш и н (не может решиться). Обожди до Нового года!
Г а л я (лукаво). Боюсь, у тебя никогда не хватит смелости!
Л у к а ш и н. Трусость старого холостяка. Однажды я уже делал предложение женщине. К моему великому изумлению, она согласилась. Но когда я представил себе, что она поселится в этой комнате и будет всю жизнь маячить перед глазами, я дрогнул и сбежал в Ленинград!
Г а л я. А от меня ты тоже убежишь?
Л у к а ш и н. Это невозможно. Все уже решено окончательно и бесповоротно. Я так долго держался и наконец рухнул.
Галя победно улыбается, глаза у нее блестят.
Г а л я. Женя, а когда люди поют?
Л у к а ш и н. Поют. На демонстрации поют…
Л у к а ш и н. В опере…
Г а л я. Нет, нет!
Л у к а ш и н. Не знаю… когда выпьют, поют.
Г а л я (нежно). Балда!
Л у к а ш и н. Когда нет ни слуха, ни голоса! Галя. Люди поют, когда счастливы! (Протягивает гитару Лукашину.)
Л у к а ш и н (берет гитару, тепло смотрит на Галю и тихо запевает).
Источник
Давай мне тоже приготовишь
Глава первая. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ В МЛАДШИХ КЛАССАХ
С самого восхода солнца — а солнце весной просыпается рано! — я уже сплю каким-то странным сном, — раздробленным на кусочки. Часто просыпаюсь, еще сквозь сон вспоминаю: «Сегодня! Сегодня. » Словно мне с вечера подарили какую-то радость — и она лежит тут, у меня под подушкой. Я как бы на миг ощупываю памятью эту радость — здесь она, здесь, на месте! — и снова засыпаю.
Нет, радость, которую мне подарили, не лежит под подушкой; она подмигивает мне с листка отрывного календаря на степе:
13 мая 1899 года. Это уже сегодняшнее число. Сердце бьется веселыми толчками, такими сильными, что я даже начинаю напевать:
Вообще-то я не позволяю себе петь во весь голос — из человеколюбия: голос у меня… ох! Папа уверяет, будто от моего пения.
Но сегодня можно позволить себе даже запеть (чуть слышно, конечно!). Ведь сегодня особенный день! Сегодня нам выдадут последние в этом учебном году «Сведения об успехах и поведении», объявят фамилии тех учениц, которые перешли в пятый класс и стали отныне — старшеклассницами!
Сегодня мы на целых три летних месяца расстанемся с институтом, где нас обучают, воспитывают и, как говорят наши синявки — классные дамы, — «учат всему доброму».
Мы, однако, считаем, что учат нас вот именно многому, совсем не доброму. Четыре года назад, когда мы поступали в институт, ну до чего же мы были дурочки! Не умели врать, скрытничать, притворяться, — словом, не знали простейших вещей.
Теперь мы это умеем, ох, умеем! И не бездарнее, чем другие. Мы притворяемся, будто у нас болят зубы, или голова, или живот (слово «живот» синявки считают неприличным — мы должны говорить: «У меня болит желудок!»). Мы стонем — смотрим удивительно честными измученными глазами прямо в глаза обманываемых нами учителей и синявок, — наши лица выражают нестерпимую боль, все для того, чтобы нас отпустили с урока, к которому мы поленились подготовиться.
Удивительно: нашу компанию подруг — Лиду Карцеву, Варю Забелину, Маню Фейгель, Катю Кандаурову, меня — синявки считают «правдивыми девочками»! А мы, в общем, такие же лгуньи, как все остальные. В чем же дело? Просто, как объясняет наша одноклассница Меля Норейко: «Когда вы врете, у вас в глазах все-таки какой-то стыд есть!»
Словом, у нас нет недостатка в умении соврать, а есть только переизбыток стыда.
Сегодня кончается учебный год. Это был очень трудный год.
Изо дня в день, из урока в урок нас подгоняли напоминаниями о том, что весной, при переходе в пятый класс — в старшие классы! — нам предстоят трудные экзамены, и не только письменные, как в других классах, но и устные. По всем предметам — по русскому языку и по церковнославянскому, по французскому и немецкому, по арифметике, истории, географии, физике, алгебре, геометрии, по ботанике и зоологии. Нам приходилось очень много работать, да к тому же еще изо всех сил и возможностей помогать отстающим подругам, занимаясь с ними в неучебное время.
Была у меня и моих подруг в этом году еще одна работа: бесплатные уроки, которые мы даем разным людям. Трудно даже вообразить, как много молодежи — да и только ли одной молодежи! — хочет учиться, а вот не может: нет средств! Чаще всего это молодые рабочие, работницы или просто дети бедных людей, за которых некому платить в гимназии и школы, да и не принимают их ни в какие гимназии.
Мои ученики — два типографских наборщика. Они работают в типографии, где печатается местная газета, и приходят ко мне ежедневно около восьми часов утра — за час до моего ухода в институт. Из-за этого раннего урока мне приходится вставать рано: в половине восьмого. А для меня это ужас как трудно! Не могу я так рано вставать — вот, что хотите, не могу! Именно в этот час у меня оказывается самый неодолимый сон — и рада бы встать, и хочу встать, огорчаюсь, что не встаю, — а не могу вырваться из сна…
В течение всей минувшей зимы каждое утро, в половине восьмого, Юзефа, моя бывшая няня (теперь няня моего младшего брата, Сенечки), приходила меня будить. Сквозь сон я слышала, как она тормошила меня:
— Вставай, гультайка (лентяйка)! Вставай! Молоко! Пришли твои учни (ученики).
Но я почти не соображала, о чем бубнит Юзефа. Какое-то молоко. Какие-то учни… Молоко-коломо… учни-мучни-скучни…
И я ни за что не могла заставить себя проснуться, вылезть из теплой постели, нашарить ногами туфли (окаянные туфли, всегда они почему-то успевают за ночь разбрестись по всей комнате, ищи их!). Не хотелось бежать мыться — ведь кран только и ждет моего появления, чтобы начать плеваться струей холодной воды.
— Ну что за малодушие! — сердится папа. — Неужели ты не можешь вставать, как люди встают?
— Не могу… — говорю я виновато.
Перед папой мне было особенно стыдно. Ведь он встает так быстоо, когда его зовут ночью к больным! Бывает, что он лишь незадолго перед тем лег, только что возвратившись от другого больного, — устал, еле держится на ногах, а вот поди ты! Вскакивает, быстро моется, одевается, собирает свои медицинские инструменты — поехал! Бывает, что Юзефа, которая его будит, делает это неохотно — ей жалко папу: не дают ему, бедному, поспать! Иногда между папой и Юзефой возникают при этом короткие стычки.
— Пане доктоже… — говорит Юзефа нерешительно. — Я им скажу, чтоб к другому доктору пошли, а?
— Опять ваши глупости, Юзефа! Чем вам этот человек не понравился, который за мной пришел?
— Д чему ж там наравиться? — говорит Юзефа с сердцем, — Бахрома на штанах, а пальтишко, как у шарманщика. Он вам и пяти копеек не заплатит — от помяните мое слово!
— Юзефа! — грозно рычит папа.
— «Юзефа, Юзефа»! Пятьдесят лет я Юзефа! Приходят голодранцы, а вы бежите к ним со всех ног, как пожарный или солдат.
— А по-вашему, болезнь не пожар, не война.
Так относится к своим обязанностям папа. И от этого мне бывало нестерпимо стыдно всякое утро, когда начиналась, как называла Юзефа, «тиатра» с моим вставанием.
— Что ты за человек? — огорчался папа. — У тебя нет воли даже для того, чтобы заставить себя встать!
Это и меня огорчало. Без воли куда я гожусь? Для любого подвига, даже самого пустякового, — например, для того, чтобы спасли утопающего в реке человека, — нужна воля! Ведь не угадаешь, в какое время года человек вздумает тонуть! Вдруг осенью или даже зимой? Как же я заставлю себя, если у меня нет сильной воли, броситься в холодную воду или даже вовсе в грорубь? Или вот. Недавно я читала об одном замечательном ученее: он сам себе привил чуму — и до последних минут жизни, уже умирая, вел наблюдения и записи о своем состоянии. Разве без воли такое сделаешь?
Даже для того, чтобы учиться — а ведь я мечтаю после окончания института поступить на Высшие женские курсы, — для этого тоже нужна воля, и не малая! Надо учиться, работать, а мне вдруг захочется в театр!
— Через несколько минут к тебе придут ученики, а тебя невозможно вытащить из постели — сердился папа.
— Они подождут пять — десять минут!
— Какая гадость! — Папа смотрел на меня с брезгливостью, словно на клопа или на жабу. — Эти люди всю ночь работали в типографии. Им, поди, тоже хочется спать, еще сильнее, чем тебе: ты ночью спала, а они стояли у наборной кассы. Но они не пошли домой, не легли спать — они пришли к тебе на урок. А ты заставляешь их дожидаться! Ты оскорбляешь, унижаешь их — вы, дескать, бедняки, я с вас денег не беру, значит, не обязана я обращаться с вами вежливо!
Источник
«Господь показывает на простейших примерах: “Я здесь, Я рядом, Я с тобой”»
Протоиерей Леонид Ролдугин о 56-ти годах священства
Протоиерей Леонид Ролдугин – настоятель храма Рождества Христова в Измайлове. Мы публикуем последнюю часть воспоминаний батюшки, посвященную периоду его священнического служения, который начался более 55-ти лет назад, еще в советские годы. Батюшка рассказывает о приходах, на которых ему довелось потрудиться, о взаимоотношениях с прихожанами, делится своими размышлениями о Боге и вере.
От Воскресения до Рождества
Протоиерей Леонид Ролдугин Первый мой приход, куда я был назначен (тоже промыслительно) – храм Воскресения Словущего на улице Неждановой (сейчас это Брюсов переулок). Это моя первая любовь.
Там были замечательные люди, замечательные священники: настоятель отец Владимир Елховский, отец Василий Жеребцов, отец Лев Рыбаченко, отец Иоанн Соколов, на место которого, когда он ушел за штат, я пришел, диакон Дмитрий Савельевич Туриков. Замечательно меня там встретили, радушно отнеслись ко мне. Были необыкновенно доброжелательные и добрые прихожане. Некоторые и сейчас еще приезжают ко мне.
В этом храме я прослужил 17 лет.
А с 1982 года я в храме Рождества Христова в Измайлове. Сначала, когда меня перевели сюда, мне казалось, что я никогда не привыкну. И что заставь меня пешком ходить в храм Воскресения Словущего – я бы пешком ходил. Но потом привык, сроднился и теперь не представляю себя больше нигде, кроме как здесь. Там 17 лет, здесь – 39.
За 39 лет я сроднился с храмом Рождества Христова в Измайлове и не представляю себя больше нигде, кроме как здесь
Когда я только пришел, приход был намного больше, народу много было. В храме Воскресения Словущего было намного малолюднее, и публика несколько иная – более интеллигентная, была и артистическая. Здесь, с одной стороны, попроще. А с другой – многолюднее. Нужно было привыкать, стараться особенно ничего не менять, а приспособиться к тем устоям, которые тут есть. Для этого потребовалось какое-то время, чтобы внутренне себя перестроить и приблизиться к здешним людям.
Время было еще советское, с определенными сложностями, но народ хорошо меня здесь встретил. Тем более мне было проще, что пришел я уже настоятелем, а не рядовым священником. Я не пытался кого-то себе подчинять и проявлять свою волю, а старался влиться в этот коллектив. Не менять их под себя, а самому приспособиться к ним. Насколько это удалось – не знаю, но у меня хорошие братские отношения со всеми священниками, которые здесь были.
Они помогали, не считаясь ни со своим временем, ни со здоровьем
Церковь Воскресения Словущего на Успенском вражке Когда я пришел священником в храм Воскресения Словущего, отец Владимир послал меня поисповедовать одну прихожанку, звали ее Евгения Сергеевна. «Только, – говорит, – возьми с собой монашеский чин исповеди…» Ну ладно: взял, пришел, прочитал по монашескому чину. Она в ответ: «Грешна, каюсь. Грешна, каюсь…» Потом говорит: «Батюшка, позвольте, я теперь свое…» Берет толстую такую общую тетрадь в 96 страниц, а у нее там записочки. «Батюшка, вот такой-то отец говорит то-то, я прочитала – у меня есть грехи такие. А такой-то отец говорит вот то-то. У меня это тоже есть. Батюшка, а что вы скажете?» А что я скажу? Я их не знал, я их не читал (смеется).
Сначала было как-то необычно и непривычно, может быть, даже тяготило. Она долго читала все это. Начал раздражаться внутренне… Ну, сказала, что грешна, – и грешна! (смеется) Бог простит! А потом я ходил к ней с радостью. Она была замечательным человеком, очень внимательным к своей жизни и душе.
У Евгении Сергеевны были все богослужебные книги. Каждый день она вычитывала всю службу. Она жила вместе с дочерью и мужем, народным артистом. Вот она для домашних все сделает, их уложит – и начинает вычитывать правило. Раньше 3-х часов не ложилась, поэтому просила: «Батюшка, вы рано не приходите, я с утра плохая. Часам к 12, не раньше». Так я к ней и приходил – часов в 12.
Евгения Сергеевна ежедневно вычитывала всю службу и раньше трех ночи не ложилась
Она была человеком в высшей степени церковным, начитанным в святых отцах, «Добротолюбие» прекрасно знала. Много рассказывала о своей семье, предках. Очень светлый человек. И впечатление оставила самое глубокое, самое искреннее.
И Владимир Васильевич, ее супруг, тоже был замечательным и светлым человеком. В то время артистические тусовки были не такие, как сейчас. Он приходил после спектакля, иногда с несколькими друзьями: посидят, чайку попьют, по рюмочке выпьют, поговорят, свое обсудят…
У него только один грех был: «Батюшка,– говорит, – никак не могу простить цыган, которые мою Женечку обокрали» (смеется). Пришли однажды к ним домой и, пока он ходил то ли за водой, то ли еще за чем-то, они какие-то украшения взяли. «Что же они, – говорит, – такого хорошего человека обокрали!» Ну, они, наверное, не знали, что она такой хороший человек (смеется). Вот у него единственный тяжкий грех был. Потом он и об этом тоже забыл.
Были и другие замечательные люди. Люди такой доброты, такого служения… Они помогали, не считаясь ни со своим временем, ни со своим слабым здоровьем. «Батюшка, чем помочь? Батюшка, что сделать? Что вам нужно, батюшка?»
1965 г. Фото из личного архива отца Леонида У моей бабушки была подруга Марья Ивановна. Когда узнала, что у меня родились Маша и Катя, пришла:
– Батюшка, чем помочь?
– Ну, погулять иногда с детьми.
И она выходила, гуляла. Потом вместе с нами жила на даче, с Машей и Катей. Очень светлый человек. И очень трепетно, с благоговением относилась к храму Божиему. Служба начиналась в 6 часов, а в 5 она уже собиралась: «Пойду, пойду, ангел пишет, кто вовремя пришел, кто не вовремя. Ангел все пишет…» (смеется). И бежит в храм, бежит…
Была еще одна женщина – Александра Петровна, украинка. Она прошла немецкий лагерь, была человеком больным: у нее была мания преследования. Александра Петровна хорошо готовила.
– Батюшка, давайте я вам что-нибудь приготовлю! Матушка пусть там еще какими-то делами занимается, а я вам приготовлю.
– Ну, приходи, Шурочка.
Вот Шурочка придет, приготовит на 2–3 дня – супа или борща, который ей всегда очень хорошо удавался. Рассказывала, что, когда готовила у немцев в плену, они считали каждую картофелину. Мечтала хоть очисток поесть немножко… Добрейшей души человек – Александра Петровна.
Шурочка рассказывала, что немцы считали каждую картофелину. Она мечтала хоть очисток поесть немножко…
Еще одна прихожанка, тоже Александра, монахиня, была примером любви к храму Божиему. Она была послушницей, а потом, когда монастырь разогнали, оказалась в Москве. Худенькая-худенькая… Ветром ее могло сдуть – такая худенькая была, но в церковь все время ходила – и в горку, с палочкой. В храм Божий торопилась всегда.
Это очень хорошие примеры – не за 5 минут до начала службы в храм приходить, а то еще и с опозданием, а вовремя.
Эти люди любили храм Божий, стремились сюда. Даже прийти сначала просто тишину послушать, посидеть, обойти вокруг храма, перекреститься, помолиться. Ну а когда служба начинается: «Слава Богу! Началась…» Для них здесь было все: и отрада, и утешение. Место, где перед Богом можно было излить всю свою душу, всю свою жизнь… И получить укрепление, помощь, поддержку.
Вот у нас есть прихожанин Николай Павлович. Он заранее придет, ко всем иконам приложится, свечи поставит, со всеми поздоровается, к каждому обратится как к члену своей семьи. Ведь это действительно большая семья.
Любой прихожанин должен быть для тебя особенным, ведь приход – это действительно большая семья
Любой прихожанин должен быть для тебя особенным, к каждому нужно относиться с уважением и благодарностью. Прихожане многому учат. А еще действительно чувствуется, когда люди в храме искренне молятся, ощущается молитвенное настроение, общая молитвенная атмосфера. Есть такая взаимосвязь: когда священник плохо молится – плохо молятся и прихожане, когда прихожане плохо молятся – плохо молится священник. Все едино. Когда священник затылком чувствует, что в храме молятся, совесть ему говорит: «Ты чего, смотри, они в затылок тебе молятся, а ты стоишь, и мысли твои витают не в храме…» (смеется). И прихожане чувствуют: батюшка там молится или не молится. Когда есть общая молитвенная атмосфера, служба проходит легко, быстро, в радость. Бывает, когда этого настроения нет, молиться трудно. Но, наверное, и то, и другое должно быть.
Служи верно, кому присягнул
Если настоятельство – властвование, проявление своей воли, это не всегда бывает полезно. Хотя иногда нужно проявлять и власть, и волю. Это трудно и всегда неприятно, потому что чаще всего связано с какими-то нарушениями. Можно, конечно, решать это приказным порядком, а можно братским советом: «Брат, я не лучше тебя, я хуже. Я, может быть, не имею права тебе это говорить, но давай подумаем вместе, как из этой ситуации выйти. Все-таки нехорошо: и народ обижается, и Бог гневается…» И когда подходишь с таким братским расположением, не с высоты своего положения, а понимая, что ты должен быть слугою, я думаю, это действует положительнее и плодотворнее, чем какой-то внешний приказ или выговор.
Но иногда, может быть, приходится и более строго сказать: «Мы же с тобой говорили. Что же ты не прислушался, что же ты опять наступаешь на те же самые грабли? Ты обрати внимание. Хорошо, что мы с тобой сейчас так говорим, а потом тебя вызовут к благочинному или архиерею, хуже будет (смеется), поэтому давай постарайся все-таки…»
Если что-то знаешь – поделись этим. Когда что-то сам пережил, обжегся на молоке, уже знаешь, что так не надо, что это никому на пользу не будет… А если не знаешь, просто скажи: «Я не знаю, как. Посоветуйся с кем-нибудь другим».
Чаще всего сложные моменты связаны с отношениями с прихожанами, хотя и между собой у братии иногда бывают столкновения интересов. Все люди: у всех свои слабости, свои недостатки. Надо стараться уступать друг другу. Должно быть братское служение. Компромисс в житейских делах может и должен быть, не может быть компромисса в делах веры. Нужно уступать друг другу. Недаром это называется слу-же-ни-е. Не просто работа, а служение. Служишь кому? Богу, делу, людям, Отчизне. Служи верно, кому присягнул. Помните, как Петруше отец наставление давал в «Капитанской дочке»? «Служи верно, кому присягнешь… на службу не напрашивайся, от службы не отговаривайся…» (смеется).
Сам не искал – и не отказывался
Я никогда не выбирал себе никаких положений. Назначали – шел, а сам не искал. Был членом Епархиального совета, благочинным был. Благочиние было большое, совмещало два округа: восточный и юго-восточный. Тогда был период открытия новых храмов, время энтузиазма и возрождения. Храмов было много. Конечно, были сложности. Приходилось начинать незнакомое дело – открытие храмов. В советское время это немыслимо было. Но с помощью Божией как-то все устраивалось.
Я никогда не выбирал себе никаких положений. Назначали – шел, а сам не искал
Когда назначали, я принимал это как волю священноначалия и волю Божию. Сам не искал и не отказывался.
Сейчас, слава Богу, мне стало полегче, по моим силам. Теперь я уже, слава Богу, не член Епархиального совета и не член Епархиального суда. От этих должностей меня, по милости Божией, волей Святейшего Патриарха освободили. И теперь можно сосредоточиться только на своем священническом служении. Это по остаткам моих сил. За все слава Богу.
«Они своими коленочками, своими руками
стесали камень перед иконой Божией Матери…»
Святыня храма Рождества Христова в Измайлове – чудотворная икона Божией Матери «Иерусалимская»
В храме Воскресения Словущего был образ Божией Матери «Взыскание погибших». Для меня он родной, близкий. Каждый день я видел этот образ, перед ним молебны служил. И он как-то проникал в душу.
Когда пришел сюда, в храм Рождества Христова в Измайлове, здесь был уже другой образ – Иерусалимской Божией Матери. Я сознавал, что он особенный, потому что в нем вмещается вся русская история. Он был и в Киеве, и в Новгороде, и в Москве – как бы соединил все концы России.
И потом, видите, сколько уже поколений людей перед этим образом прошло. Посвящали жизни ему и Царице Небесной, которая руководила этими людьми. Они своими коленочками, своими руками стесали камень перед иконой Божией Матери. Сколько там и радостей, и слез, и воздыханий было…
Потом вспоминаешь не только эти образы, но и все иконы, которые были и там, и в нашем храме. По ним помнишь и прихожан, которые стояли перед ними: перед образом Божией Матери, святителя Николая и другими. По этим воспоминаниям понимаешь, что храм стал близким и родным.
Все по Промыслу Божию, по милости Божией происходит. Противиться самому не надо. Господь ведет по жизни, руководит. Не вырывайся и не ищи. Господь Сам знает, как лучше устроить жизнь.
«Я здесь, Я рядом, Я с тобой…»
Какие-то сомнения, наверное, неизбежны. Особенно когда видишь какие-то неустройства. Могут возникать сомнения даже в Промысле Божием: «Господи, ну что ж Ты смотришь, разве Ты не видишь этого, не знаешь?» Нетерпение – оттого что нет действительной глубокой веры. А Господь показывает на каких-то самых простых жизненных примерах: «Я здесь, Я рядом, Я с тобой. Что ты берешь на себя такую ответственность? Что, Меня нет? Считаешь, что ты лучше поступишь? Что ты умнее и добрее Меня?»
Потом начинаешь каяться: «Господи, прости меня малодушного, прости меня неразумного, глупого. Господи, помоги…» – и Он тут же рядом. Безо всякой особой усердной молитвы, в самых простых ситуациях. «Господи, я же Тебе даже не молился! Я же только попросил Тебя так, мимоходом (смеется). Попросил Тебя – и Ты уже здесь. Господи, прости мое малодушие, мое маловерие. Прости мою глупость, самонадеянность».
Господи, Ты прикрой…
На какие-то неожиданные вещи я иногда не умею реагировать быстро. В лучшем случае – промолчу. Когда после начинаешь анализировать, смотреть именно с точки зрения Божественных правил, с точки зрения присутствия Бога, ответ получается более осознанным, продуманным и прочувствованным. А потом помолишься: «Господи, открой, помоги мне, как в этом случае поступить? Не мне, но имени Твоему даждь славу, Господи (см.: Пс. 113: 9), чтобы не была поругана вера…» И Господь действительно укрепляет, дает и силы что-то сказать, и какое-то мужество.
Первая реакция не всегда бывает правильной, потому что мы не умеем слушать голос своего сердца или голос Божий в себе. Чаще всего над нами тяготеет наш обычный разум, обычный человеческий опыт, обычные греховные человеческие отношения. Трудно в такой суете и многовпечатлительности узнать голос Божий. Уже потом, когда человек побудет один, помолится, Господь открывает, как надо поступить. И бывает радостно, что Господь удержал, Господь помог, Господь вразумил, Господь дал силы. Но потом диавол мстит за это. И страшно иногда становится – не столько за себя, сколько за семью и за близких.
Первая реакция не всегда бывает правильной, потому что мы не умеем слушать голос Божий в себе
– Господи, ну я же поступил правильно? Ты прикрой… – и действительно, Господь прикрывает от всех этих неприятностей, они как-то сами по себе отходят, и Господь устраивает все так, как ты и не думал. Господь всегда устроит лучше.
От таких случаев никто не застрахован. Да они и должны быть. Ничего не совершается случайно, все бывает только по Промыслу Божию. Значит, Господь попускает это. Яви или свою слабость, свою немощь, свое отречение; или свое мужество, свою стойкость, свое исповедание.
Господи, слава Тебе! Господи, благодарю Тебя!
На каждой службе бывает что-то такое, что вдруг западает в сердце. Вдруг момент какой-то открывается… Господи, слава Тебе! Господи, благодарю Тебя! Это как луч света, который не то что пронзает, а радует. Приятный, ласковый какой-то лучик появился: «Господи…» Все, как обычно, – и вдруг такое маленькое откровение… (улыбается). И такая радость и благодарность Богу.
И благодарность людям: подумал плохо о человеке, а потом он к тебе приходит – и, оказывается, человек прекрасный! Господь тебе показывает: «Ты чего? Вот, он же хороший человек. Смотри, какой он! А ты о нем плохо подумал. Он лучше, чем ты думаешь». Бывает и наоборот иногда: кого-то перехвалил, а потом человек повернулся к тебе другой стороной. Во всем должна быть мера.
Храм Рождества Христова в Измайлове
Не нужно ставить себя на первое место. Прислушивайся, будь внимателен к событиям, словам других людей, проявлениям… Ко всему. Иногда какой-то взгляд человеческий или слово обожжет, иногда обрадует, иногда огорчит. Если внимательно к этому относиться, то каждый день будет особым, благодатным.
Такие мелкие, но радостные события, которые освещают каждый день нашу жизнь, всегда случаются. Посмотрел: Господи, как хорошо, как красиво – небо… «Дивны дела Твоя, Господи, вся премудростью сотворил еси…» (Пс. 103: 24). Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Посмотрел – звезды или солнышко светит… Господи, как хорошо! Господи, благодарю Тебя!
Слово, которое прорастет
Знаете, как бывает с детьми? Иногда начинаешь какое-то нравоучение – и все впустую. А иногда всего одно слово или фраза вдруг подействует, запомнится. Я и сам на себе испытал это не раз, когда какая-то, казалось бы, проходящая фраза вдруг западала в сердце, оставалась и прорастала.
Бывает, что и от человека остается всего одна фраза, но она существенная, живая. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Во всяком случае, если что-то сказанное – не свое, а действительно Божие, то оно, наверное, прорастет и останется в душе.
Господь всегда дает ответ на то, что действительно волнует человека, что ему по-настоящему нужно
Бывает, когда не знаешь, как поступить, тебе встречается какая-нибудь фраза или слово – и становится ясно: «Господи, а ведь это как раз то, что сейчас необходимо». Или мучаешься над каким-нибудь вопросом, думаешь, сомневаешься – и в какой-то момент приходит ответ. Господь дает ответ на то, что действительно волнует человека, что ему действительно нужно. Это может быть слово, сказанное кем-то невпопад и внезапно услышанное, отрывок из книги… Книги тоже не приходят случайно. Господь всегда посылает ответы но то, что действительно беспокоит человека и что нужно ему. Идет постоянный процесс обучения и вразумления. К сожалению, мы невнимательны к этим чудесам или ответам от Бога, часто не ценим и забываем эту милость Божию.
О любви
Все-таки я плохо, но люблю Бога. Без Него не могу. Люблю читать. Люблю природу. Люблю своих близких. Люблю прихожан. Люблю храм. Пафосно, конечно, звучит, но это правда.
Пессимизм, просветленный присутствием Бога
Говорят: есть пессимисты и оптимисты. Пессимисты и оптимисты бывают разные. По существу, по содержанию.
Есть бытовые оптимисты: все прекрасно, все хорошо – выпил, развлекся – все замечательно. Это бытовой оптимизм. Он неглубокий, поверхностный.
Пессимизм глубже, потому что видит трагедию жизни. Но и пессимизм, который переходит границы, когда люди впадают в уныние, в отчаяние, – уже какой-то безвыходный, темный. А есть пессимизм, который видит глубину жизни, и при этом – «Из глубины воззвах к Тебе, Господи!» (Пс. 129: 1), из глубины трагедии. Он не безнадежный, он просветлен присутствием Бога. Светом Божиим. Надеждой на Промысл Божий.
Господи, Ты всегда был прав
Воле Божией нужно действительно довериться – вопреки своему желанию и своим убеждениям
Единственное, что я знаю, это то, что каждый день нужно начинать словами: «Господи, научи меня, что творить, что глаголать на каждый день». Вот и все. Принимать то, что посылает Господь. Конечно, у нас есть какие-то заботы. Но все получается не так, как мы задумали. Чаще всего – не так. Но не нужно противиться этому: «Господи, ну, наверное, так лучше. Я не знаю, а Ты-то ведь все знаешь, Господи». Хотя иногда бунтуешь и хочется сказать: «Господи, сделай так, как я хочу!» А нужно: «Господи, да будет воля Твоя». Даже если кажется: «Господи, какая Твоя воля, когда все плохо, и мне плохо, и кругом плохо, и всем плохо. Какая же воля Твоя. » Нужно не просто сказать, но действительно довериться – вопреки своему желанию и своим убеждениям, вопреки. «Господи, твори волю Твою. Да будет воля Твоя. Не понимаю, не знаю, но мои мысли – не Твои, Господи. Мои желания – не Твои желания. Дай мне силы принять».
А потом проходит какое-то время и понимаешь: «Господи, Ты всегда был прав». Сначала бунтуешь, а потом: «Господи, какой я был дурак, какой глупый! Твою волю, Господи, принимаю. И от всего сердца благодарю!».
Источник